Гражданская война
«В гражданской войне поражала, чудовищная покорность жертв. Свидетельство современника: «Начинаются аресты и расстрелы… и повсюду наблюдаются одни и те же стереотипные жуткие и безнадежные картины всеобщего волевого столбняка, психогенного ступора, оцепенения. Обреченные, как завороженные, как сомнамбулы, покорно ждут своих палачей! Со вздохом облегчения встречается утро: в эту ночь забрали кого-то другого, соседа, знакомого… кого-то другого расстреляли… Но придет ночь — и заберут и их! Не делается и того, чтобы сделало всякое животное, почуявшее опасность: бежать, уйти, скрыться! Пребывание в семье в то время было не только бессмысленным, но и прямо преступным по отношению к своим близким. Однако скрывались немногие, большинство арестовывалось и гибло на глазах их семей…
Очевидец пишет о начале террора в Петрограде в сентябре 1918 года: «Вблизи Театральной площади я видел идущих в строю группу в 500-600 офицеров, причем первые две шеренги арестованных составляли георгиевские кавалеры (на шинелях без погон резко выделялись белые крестики)… Было как-то ужасно и дико видеть, что боевых офицеров ведут на расстрел пятнадцать мальчишек красноармейцев!».
Рядом полное равнодушие обывателей к судьбе сограждан и рабская покорность обстоятельствам. Типичный случай городской жизни тех лет, описанный жителем Могилева: «Наканунeзасeдания Гомельской выeздной сессии на всeх углах были расклеены объявления о публичном судe дезертиров в здании театра. Я пошел. Сидит тройка и судит сотню дезертиров. Предсeдатель кричит на подсудимого и присуждает к расстрeлу. Я выбeжал из зала заседаний. У входа в фойе наткнулся на публику, преспокойно покупающую билеты на вечерний спектакль….
Наша обычная сонная лень позволила большевикам открыть эти реки крови. Все сидели и ждали, что кто-то придет и решит вопросы устройства страны вместо сословий народа российского, которым этим заниматься всегда недосуг. Поскольку дело хлопотное и тяжелое, да и по голове от власть предержащих может перепасть. Лучше уж своими житейскими вопросами заняться.
Грядущая общественная катастрофа явственно ощущалась в воздухе задолго до 1917 года. Генерал Антон Иванович Деникин, прошедший вместе с русскими солдатами многие испытания, горько свидетельствовал: «Религиозность пошатнулась к началу XX века. Народ терял облик христианский, попадал под утробные материальные интересы и в них начинал видеть смысл жизни». Российские революционеры всех мастей, народники, анархисты и социал-демократы ставили своей главной задачей любой ценой убедить народ в том, что стоит убрать царя, правительство, чиновников, полицейских и даже священнослужителей, то почти сразу, само по себе, наступит всеобщее счастье. Крестьяне, составлявшие тогда абсолютное большинство населения Российской империи, рассуждали так: “Бог творил нас равными. Земля-то вся божья, поэтому никто не может сказать, что это, мол, моя земля”. И при этом за лишние пяди собственного надела способны были убить кого угодно. Воспитатель царя Александра Третьего Победоносцев писал монарху: “Новые лжеучения в современном безбожном и противоречивом духе стремятся сбить православно-русский народ с истинного его пути. Особенно этому содействуют распространение в народе разных книг, проповедующих неверие и социализм». Пророческим оказалось предсказание великого русского философа XIX века Константина Леонтьева о русском народе: “Через какие-нибудь полвека, не более, он из народа “богоносца” станет мало-помалу, и сам того не замечая, “народом-богоборцем”. В избытке холуйство, покорность любой силе, но при случае покорность эта легко слетает и переходит в настоящий бунт. А из бунта с той же легкостью скатывается в прежнее холуйство. Как раз об этом времени упоминает и великий русский писатель Иван Бунин: «От дикости в народе осталось много дряни, злобности, зависть, жадность. Хозяйство мужицкое как следует вести не умеют. Бабы всю жизнь пекут плохой хлеб. Бегут смотреть на драку или на пожар и сожалеют, если скоро кончилось. По праздникам и на ярмарках в бессмысленных кулачных боях забивают насмерть. Дикий азарт. На Бога надеются и ленятся. Нет потребности улучшать свою жизнь. Кое-как живут в дикарской беспечности».
К 1917 году крестьяне, массово призванные в солдаты и вырванные из привычного образа жизни, в условиях ослабления и вырождения царской власти стали, дезертируя из армии, вооруженными разбойниками, которые в окопах научились убивать.
Свидетельствует русский «пролетарский» писатель Максим Горький: «Мне кажется, что революция вполне определенно доказала ошибочность убеждения в глубокой религиозности крестьянства в России. Я не считаю значительными факты устройства в сельских церквах театров и клубов, хотя это делалось — иногда — не потому, что не было помещения, более удобного для театра, а — с явной целью демонстрировать свободомыслие. Наблюдалось и более грубое кощунственное отношение к храму, — его можно объяснить враждой к “попам”, желанием оскорбить священника, а порою дерзким и наивным любопытством юности: что со мною будет, если я оскорблю вот это, всеми чтимое?
Несравненно значительнее такие факты: разрушение глубоко чтимых народом монастырей — древней Киево-Печерской лавры и сыгравшего огромную историческую и религиозную роль Троице-Сергиевского монастыря — не вызвало в крестьянстве ни протестов, ни волнения, — чего уверенно ждали некоторые политики. Как будто эти центры религиозной жизни вдруг утратили свою магическую силу, привлекавшую верующих со всех концов обширной Русской земли. А ведь сотни тысяч пудов хлеба, спрятанного от голодной Москвы и Петербурга, деревня защищала с оружием в руках, не щадя своей жизни».
«Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи», — горестно заметил генерал Деникин.
Горький пишет далее: «Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа». «Недавний раб, — замечает Горький, — стал самым разнузданным деспотом, как только приобрeл возможность быть владыкой ближнего своего».
Максим Горький приводит поразительные наблюдения о психологии солдат, вчерашних крестьян: «Я спрашивал активных участников Гражданской войны: не чувствуют ли они некоторой неловкости, убивая друг друга?
Нет, не чувствуют. «У него — ружье, у меня — ружье, значит — мы равные; ничего, побьем друг друга — земля освободится». Однажды я получил на этот вопрос ответ крайне оригинальный, мне дал его солдат европейской войны, ныне он командует значительным отрядом Красной армии.
— Внутренняя война — это ничего! А вот междоусобная, против чужих, — трудное дело для души. Я вам, товарищ, прямо скажу: русского бить легче. Народу у нас много, хозяйство у нас плохое; ну, сожгут деревню — чего она стоит! Она и сама сгорела бы в свой срок. И вообще, это наше внутреннее дело, вроде маневров, для науки, так сказать. А вот когда я в начале той войны попал в Пруссию — Боже, до чего жалко было мне тамошний народ, деревни ихние, города и вообще хозяйство! Какое величественное хозяйство разоряли мы по неизвестной причине. Тошнота!.. Когда меня ранили, так я почти рад был, — до того тяжело смотреть на безобразие жизни…
Это говорил человек, по-своему гуманный, он хорошо относится к своим солдатам, они, видимо, уважают и даже любят его, и он любит свое военное дело. Я попробовал рассказать ему кое-что о России, о ее значении в мире, — он слушал меня задумчиво, покуривая папиросу, потом глаза у него стали скучные, вздохнув, он сказал:
— Да, конечно, держава была специальная, даже вовсе необыкновенная, ну а теперь, по-моему, окончательно впала в негодяйство! Не знаешь — кому верить? Все против всех. И себе верить боязно…».
По воспоминаниям В. Марушеского, очевидца военных событий в составе отряда белых, в марте 1919 года на российском Севере все неутихающее кровавое саморазрушение стало фантасмагорическим: «В этих глухих местах… революция потеряла уже давно свои политические признаки и обратилась в борьбу по сведению счетов между отдельными деревнями и поселками… Борьба эта сопровождалась приемами доисторической эпохи. Одна часть населения зверски истребляла другую. Участники экспедиции видели проруби на глубокой Печоре, заваленные трупами до такой степени, что руки и ноги торчали из воды… Разобрать на месте, кто из воюющих был красный или белый, было почти невозможно. Отравленные ядом безначалия, группы людей дрались “каждая против каждой” » *.
* текст выделенный кавычками является фрагментом книги «Недоля» Дмитрия Рахова
Читать далее: