Июнь 1917 — ну вот и появился «съезд».
Июнь 1917 в истории русской революции
«3 июня в Петрограде открылся Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Свидетельствует очевидец событий Владимир Войтинский: «Съезд <…> тянулся целых три недели. В первые дни Кадетский корпус, где происходили заседания съезда, был центром всеобщего внимания. Зал не мог вместить всех желающих присутствовать на заседаниях этого “первого парламента революции”. Но затем интерес к съезду в широких слоях населения потух, а вместе с тем и от самого съезда отлетел дух живой, на заседаниях его воцарилась тяжелая, серая скука. И теперь, пытаясь восстановить в памяти картину съезда, я вижу перед собой длинный, казенного вида зал; ряды слушателей, вяло аплодирующих оратору; усталые, поникшие люди за столом президиума; измученный, потерявший голос оратор, надрывающийся у края эстрады… И, несмотря на яркие вспышки, прорезывающие кое-где эту картину, от нее веет на меня чем-то безнадежно тоскливым».
Но съезд пока не большевистский
К слову сказать, на состоявшемся Съезде Советов у большевиков было только десять процентов мандатов. Съезд Советов отменил объявленную большевиками на 10 июня демонстрацию и назначил на 18 июня демонстрацию в поддержку правительства под лозунгом: «Через Учредительное собрание к демократической республике!»
Июнь 1917 в воспоминаниях Владимира Войтинского
Войтинский, как и другие делегаты съезда, в ночь с 9 на 10 июня должен был убеждать солдат не выходить на демонстрацию: «На мою долю выпало «уговаривать» 3-й пехотный полк. Несмотря на ночную пору, все солдаты были на ногах, многие при оружии. На мой вопрос, почему они не легли спать в обычное время, солдаты отвечали:
— Велено быть готовыми выступать.
— Зачем вы при оружии?
— Идем резать буржуазию.
Собрав полк, обратился к нему от имени съезда Советов. Поднялись крики:
— Не знаем никакого съезда!
— Это съезд земских начальников!
Когда я сказал, что я — член Исполнительного комитета Петроградского совета, опять крики:
— Комитет жидами захвачен!
Все же выслушали меня, и казалось, что моя речь произвела некоторое впечатление. Но после меня выступил человек в солдатской форме, малоинтеллигентного вида, но, видимо, привыкший говорить перед толпой.
— Революция ничего не дала солдатам. Министры продались буржуазии. Церетели получил взятку в 10 миллионов рублей. Нам все равно, кто будет править Россией — хотя бы Вильгельм!
И солдаты, считавшие себя большевиками, бешено аплодировали этим словам».
Но в Петрограде выступления состоялись в основном под лозунгами «Долой войну!», «Вся власть Советам!». Эта демонстрация прошла мирно, вооружены были только анархисты, образовавшие собственную колонну. С Марсова поля анархисты направились к тюрьме «Кресты», где освободили нескольких своих соратников. Однако при этом, воспользовавшись неразберихой, из тюрьмы сбежало еще и четыреста уголовных преступников.
Май 1917. Кронштадт. На фронт «ни под каким видом»
Солдаты и матросы в основной своей массе не хотели воевать и по-прежнему представляли собой взрывоопасную и неуправляемую массу.
Владимир Войтинский вспоминает о митинговой толпе матросов, которую он видел в Кронштадте еще в мае: «Эта толпа на Якорной площади до жуткости напоминала мне другую толпу — толпу арестантов в пересыльной тюрьме, затеявших “волынку” с начальством. Та же озлобленность, подозрительность к “чужим”, слепое доверие к своим “иванам”, та же беспомощность. Да и слова, висевшие в воздухе, были те же мерзкие слова, которыми пропитаны бывают самые стены в уголовных камерах. Это было тяжелое, угнетающее душу зрелище. Но всего хуже было то, что рядом с картиной “волынящих” арестантов вставали в памяти картины “красного” Кронштадта 1905 года: не так ли двенадцать лет назад эти же самые темные люди, принявшись за “революцию”, не знали, что им делать, и в конце концов пошли громить винные погреба и разбивать публичные дома?
Май 1917. Кронштадские люмпены.
Теперь все должно быть по-иному, по-нашенски! Как это, “по-нашенски”, — темный разум кронштадтского матроса не знал. Но он готов был идти за всяким, кто звал его мстить за старые обиды. И он загорался злобой на тех, кто удерживал его от мести, кто напоминал ему о дисциплине, о долге. В смысле марксистском это была масса не только лишенная пролетарского классового самосознания, но деградированная, деморализованная каторжными условиями существования при царизме, масса с психологией люмпенов, то есть слой, который скорее должен был представлять угрозу для революции, нежели опору ее. Но для бунта в смысле Бакунина едва ли можно было представить себе более подходящий материал. Само собой разумеется, не могло быть речи о высокой революционной сознательности этих слепых, темных людей. Смешно было бы говорить о том, что они проникнуты духом интернациональной солидарности и потому не разделяют нашей политики обороны. Нельзя было ссылаться и на их усталость от войны: Кронштадт не нюхал пороха. Но в течение многих лет для всех этих людей крепость, живую силу которой они составляли, была бездушной, мертвящей тюрьмой. Бесправие, свирепая муштровка, издевательства, жестокие наказания за малейшую провинность — все это оставляло отпечаток в их душах, родило в них обиду, злобу, жажду мести. И вот теперь — пришел их час. В их руках пушки, форты, боевые суда — весь город. С наиболее ненавистными офицерами поконченокв первые же дни революции. Другие сидят под замком в тех самых казематах, в которых не так давно они гноили матросов».
В итоге позиция такая, на фронт — ни под каким видом. Кто попробует отправить — того штыком. Вот так выглядел тыловой «прикладной» большевизм» *.
* текст выделенный кавычками является фрагментом книги «Недоля» Дмитрия Рахова
Читать далее:
- Февраль 1917
- Март-Апрель 1917
- Май 1917
- Июнь 1917
- Июль 1917
- Август 1917
- Сентябрь 1917
- Октябрь 1917
- Большевики у власти
- Гражданская война